Дмитрий Ковалёв ДАЛЬ ПАМЯТИ (О поэзии Егора Исаева)

ДАЛЬ ПАМЯТИ

 

 

 

 

Все, кто прошел Великую Отечественную войну, не могут не обращаться к ней, к священной памяти, кото­рая не тускнеет, не старится и не уходит в прошлое. На­ше фронтовое поэтическое поколение одухотворено бю. Она как бы стала полем боя за будущее. И на нем, на этом поле, нет смертных: вместе с живыми идут в атаку и те, кто отдал жизнь за родину.

Жаль, что по укоренившейся недоброй привычке ис­кусственно суживается это понятие — фронтовое поколе­ние поэтов. И даже те, кто, может, сегодня в строю, на поле памяти, наиболее самоотверженно идет вперед, не называется в уже давно привычном перечне фронтовых поэтов. А между тем они по действиям своим сегодня, может, заметнее тех, кого так постоянно перечисляют в военной обойме. В данном случае я имею в виду, ко­нечно, не только поэта Егора Исаева, а и некоторых дру­гих из этого поколения, кто в полную меру проявляет себя в патриотической, военной теме сегодня. Но для Егора Исаева память войны стала его сквозной темой, он, может, основательнее, цельнее и сосредоточеннее, чем кто другой, говорит о ней в полный голос. И образ памя­ти его разрастается, становится все глубже, как бы вби­рая в себя и более отдаленное прошлое, и настоящее, и будущее. И все шире открывается перед читательским взором даль жизни, даль человеческого мира солдата поэзии. Видимо, это чувство пространства пробудила в нем

воронежская степь, окружавшая его с рождения. Она на­чиналась за стенами беленой хаты и уводила, звала в не­ведомые дали. Здесь, в семье учителя начальной школы, в сельце Коршево, он увидел белый свет. Здесь он услы­шал степные песни, в которых столько же было щемящего простора, необъятности его, как и на родимой, родящей нелегкий хлеб земле. 1926 год. Еще свежи в памяти по­жары и кровь гражданской войны, еще только начинает­ся, еще в зародыше новое землеустроение, готовится поч­ва колхозного строительства. Отсюда его житейские и ре­чевые истоки.

Уже ликбез становился прошлым, начальная и затем девятиклассная школа дала ему и его сверстникам более чем изначальные понятия о времени, о быстро сменяю­щихся, бурно развивающихся событиях первых пятиле­ток. Мировое предгрозье уже чувствовалось в воздухе. И это особенно обостряло в молодежи память революции, делая ее самой современной, самой близкой по времени. Война ворвалась в душу еще у порога юности. Внутренне юноши были готовы к ней. Егор Исаев был призван в ар­мию в сорок третьем году, уже когда наступил перелом на фронтах. И только в феврале сорок пятого года, прой­дя опустошенной землей, он оказался в Действующей ар­мии, вступившей в Чехословакию. Он был радистом в 13-й гвардейской дивизии. И демобилизовался он в звании младшего сержанта. И уже в 1953 году отозвалось в нем так бурно пережитое. Стихи он писал и раньше и был замечен Николаем Грибачевым, как обещающий начина­ющий поэт. Но в стихах было тесно пережитому. И тут он попробовал свои силы в поэме. И первой его поэмой была «Над волнами Дуная». Само название ее говорит за себя. Это была фронтовая дорога... А жизнь уже развора­чивалась перед ним новыми, послевоенными далями. И жажда мира на земле становилась его солдатской жаж­дой. Но память войны заполняет собою все помыслы о мире. И она является ему в образе женщины, и в ней не только военное прошлое, а и предвоенное, и все это в ее цельно-материнском образе, она идет по Земле, пе­ресекая материки и страны, меняя, как косынки, флаги наций на своих худеньких плечах, и особенно долго цве­тет на них красный флаг родины советского солдата. И чуткая, настороженная к опасности холодной войны, она заставляет задуматься не только друзей мира, но его вчерашних и сегодняшних врагов, тех, кто громил и жег, мучил и убивал ни в чем неповинных людей. Память ста­новится совестью народов, она вершит свой нравствен­ный суд над бывшими громилами и убийцами, которые не были казнены самой войной и после войны не пред­стали перед лицом правосудия, и это ими раздувается хо­лодная война. Советскому солдату, как и его народу, как и всем народам, хоть он и солдат, важнее всего на свете мир, и он обязан защищать его всеми средствами, в слу­чае крайней необходимости — и оружием. Егор Исаев продолжает службу в эти первые послевоенные годы уже офицером. Он работает в журнале «Советский воин». И все чувства и мысли, которыми живет народ, постепен­но, как это делает всегда он, шаг за шагом, строка за строкой, складываются в поэму— «Суд памяти». Опубли­кована она была в журнале «Октябрь» — и сразу вско­лыхнула широкие читательские круги. Заставила о мно­гом задуматься не только мое, военное поколение, и не только нас, советских людей. В ней были поставлены вопросы, касающиеся миллионов жителей планеты. По­ставлены остро, глубоко, непримиримо. В поэме два дей­ствующих лица, два немецких солдата: Курт и Хорст. Третий солдат Ганс, пожалуй, лишь присутствует как носитель авторской мысли. Но эти, первые двое, выража­ют два разных понятия о войне и мире, противополож­ных понятия. Курт без ног. Он никогда не забудет, как это было:

Лечу, а ноги без меня

Еще бегут в атаку...

И сквозь эти осязаемые до физической боли чувства он как бы держит на прицеле соседа Хорста, напоминает ему:

 

Запомни, Хорст, как дважды два: Огонь, он возвращается...

 

Хорста вся эта острота еще так болезненно не касает­ся: он сыт и здоров. И в нем еще, чиркни только, может вспыхнуть воинственный дух нацизма. Он — как само предостережение человечеству... Но и к нему придет она, как приходит бессонница, Память войны и будет судить его, будет!.. Память эта в образе маленькой, хрупкой женщины всесильна, и ей дано вершить суд над теми, чья совесть запятнана кровью.

Она идет, покинув свой уют,

Не о себе, о мире беспокоясь.

И памятники честь ей отдают.

И обелиски кланяются в пояс.

И сегодня, по прошествии уже более десяти лет, зву­чит эта поэма так же остро и злободневно, как и при первом своем появлении. Она все напоминает о том страшном посеве пуль, который не прорастает, но и не тлеет в зем­ле. Она стучится пеплом в душу:

     Вы думаете, павшие молчат?

Конечно, да, вы скажете.

Неверно!

Они кричат,

Пока еще стучат

Сердца живых

И осязают нервы...

Сила воздействия этой поэмы тем более разительна, что на высших своих взлетах она — как само откровение.

Крестьянско-солдатская основательность поэта, замед­ленная, даже медлительная его углубленность в тему с годами становится еще основательнее. Вот уже много лет он трудится, словно бы забывая о том, что время все ускоряется, над развитием все той же темы Памяти. В «Литературной газете» была опубликована глава из его новой поэмы, название которой, как предполагал поэт, будет «Не вся земля в городах». Еще прежде он опубли­ковал отрывок этой поэмы в газете «Литературная Рос­сия» — необыкновенно емкий, собранно метафоричный. Теперь, по опубликовании вышеназванной главы «Кре­мень-слеза», которая сама как бы представляет поэму в будущей большой поэме, начинает вырисовываться объем этой очень крупной вещи, видимо целой эпопеи, где опять же над всем властвует Память. Но это уже Даль Памяти: героическое прошлое русского народа, в об­разе кремень-слезы, вырастающей до трудно вместимой даже в огромных пространствах. Образ-метафора настоль­ко емкий, что в нем разворачивается широкая дорога жиз­ни народа с множеством множества человеческих образов из прошлого до настоящего. И все это живые, осязаемые характеры, которые, чувствуется, не уйдут с временем, а, как и те, павшие на Великой Отечественной войне, бу­дут идти в наступление за новую жизнь вместе с новыми поколениями. Будущее без прошлого немыслимо — как бы говорят за себя эти образы, этот сильный и глубокий образ окаменевшей, кремневой слезы, которая лежит на дороге человечества, не обрастая мхом забвения.

Глава-поэма, как кованая, как массивно литая, она звенит и искрится сплошь афоризмами. И, что удивитель­но, вроде бы речь идет о прошлом, даже не столь близ­ком прошлом, но сегодняшний стих, сегодняшний день встает из льющейся, густой и цельной стихии, из того, что сейчас, а не вчера:

Какие превеликие пожары

Больнее боли, соли солоней

Скипелись в ней, до крайности предельной,

До согнетенной точки центровой.

И не из той ли искры, столь нетленной

На красный день эпохи мировой,

Зажглась она, звезда большого света,

В виду окольных и далеких стран,

Звезда добра и мудрого совета,

Звезда родства рабочих и крестьян...

Такая концентрация мысли и чувства в публицисти­ческом одном узле, одном штрихе всеобъемлющего обра­за! Но в главе-поэме таких сверкающих звездно граней множество, и все они отгранены до ярчайшего света, не ослепляющего, а, наоборот, словно бы просвечивающего все насквозь изнутри. Поражает собранность в такой большой вещи, внутренняя сдержанность, неторопливая, рассудительная повествовательность и в то же время та­кая сжатость, которая делает мысленно стремительной саму медлительность, потому что вбирает в себя столько мыслей и чувств, столько временного и пространственно­го расстояния. А люди — сегодняшние. Это чувствуется по их суждениям, по их языку, очень живому разговор­ному, из народных глубин почерпнутому, но в поворотах слова, в его обновленной какой-то форме, в деловом его осмыслении злободневно-современном.

Думается, что читатели о многом задумаются, с инте­ресом прочтя отрывки из новой главы-поэмы Егора Исае­ва, в которой ярко высвечена даль народной Памяти, на­целенной в будущее.